В моём восприятии в тот период существовало два явления: конструктивная и не конструктивная критика. Представителями первой были упомянутые уже военкоры, которые не имели частных амбиций, не стремились к политическому Олимпу — просто хотели донести представление о положении дел в армии и на фронте, минуя множественные фильтры. Но та критика, которая преследовала несколько иные цели, стала опасным сама в себе явлением, и стремление её обуздать ударило и по критике условно конструктивной. Но маховик был уже раскручен, и остановить его смогли уже только под Москвой.
Мятеж был локализован, общество прокашлялось, — но установленные правила никто не отменил. Между тем именно сейчас я наиболее отчётливо понимаю, что для того, чтобы указания президента претворялись в жизнь — нужен инструмент, находящийся за пределами круговой поруки. Пригожин позволял себе то, что позволял, не потому, что его чувство справедливости было более обострённым, чем Сладкова, Стешина или Пегова — у него до поры был более сильный иммунитет, в который он свято верил. Иммунитет был — чувства меры не было, потому что набор его мотивов был особым. Но в целом отсутствие такого института, как конструктивная критика, плохо отражается на процессах внутри страны, потому что позволяет превращать многие начинания в благие намерения.